Всё детство моя мама моталась с родителями по конспиративным квартирам. На корабле в Аргентину, соблюдая конспирацию, Дед ехал отдельно от жены и дочери, был им как бы чужой. У Лии Исаевны Шумяцкой (моей бабушки – Бабы, как я её называл) были документы какой-то знатной дамы.
Во время Октябрьской революции Б.З. Шумяцкий стал руководителем большевиков Сибири и Дальнего Востока, Председателем ЦЕНТРОСИБИРИ, Премьер-министром Дальневосточной Республики, организатором Монгольской Народной Республики и Бурят-Монгольской АССР, а затем послом РСФСР (СССР) в Персии. На своем последнем посту он руководил кинематографией и кинопромышленностью СССР. В этом качестве он получил взамен своей кооперативной квартиры квартиру в Доме на Набережной, в которой у моей мамы и её семьи была комната.
Во время гражданской войны мама ребенком участвовала в работе подпольщиков в Бийске, где у Бабы была конспиративная квартира. Там прятались документы и полиграфическое оборудование подпольщиков. Однажды, когда в доме Бабы был обыск, мама увидела через окно, что к ним идёт связной. Она отпросилась у обыскивающих квартиру погулять во дворе, выбежала навстречу связному и запела: «К нам нельзя, у нас обыск». Он услышал и прошел мимо.
Мама до конца своих дней придерживалась большевистских убеждений. А то ужасное, что происходило со страной и семьёй, она считала либо необходимостью, либо ошибкой отдельных лиц. Видимо, по-другому и быть не могло. Дед, один из участников и организаторов свержения монархии в России, активный участник построения новой государственности, был очень яркой фигурой. Всё, что делали её родители, мама считала справедливым и единственно верным.
В январе 1924 года в Тегеран, где Б.З. Шумяцкий был послом РСФСР, пришло известие о смерти Ленина. Мама – ученица Русско-персидской школы – организовала в центре персидской столицы траурную демонстрацию. Был скандал. Деду пришлось с первой оказией выслать маму из Персии. Он отправил её в семью своего товарища по сибирскому и петроградскому подполью 1917 года Я.М. Свердлова, умершего около 5 лет до того, поручив маму заботам его вдовы Клавдии Тимофеевны Новгородцевой (Свердловой). Там она познакомилась и с детьми Свердловых, один из которых, Андрей (ему на рубеже 30-х годов очень помог Дед, когда он попал в беду), мучил её сестру, Екатерину Шумяцкую, на Лубянке в 1951 году.
Мама принимала участие в создании Всесоюзной пионерской организации, и у неё есть даже какая-то публикация: брошюра на эту тему. Окончив среднюю школу, мама поступала в Горную академию в Ленинграде, а закончила она Московский институт цветных металлов и золота с редкой специальностью: инженер-металлург - обогатитель.
Я родился в каком-то привилегированном роддоме имени Клары Цеткин в воскресение 04.04.1937 года под утро. Отец – Шапиро Лазарь Матвеевич – Председатель ЦК профсоюза пожарной охраны СССР – принёс маме букет роз и оттуда поехал в Гнездниковский переулок к Деду. «Мы с Норой решили назвать мальчика в честь Вас – Борисом», – сказал он. На что будто бы Дед ответил: «Пусть он будет Борисом Шумяцким. Ведь меня скоро не будет». Деду едва исполнилось 50 лет. Он был здоров.
Отец так и сделал. Он записал меня в метрику так, как просил Дед, а при её оформлении мне в отчество воткнули лишнюю букву – мягкий знак. И стал я официально «Лазарьевичем». Так мне потом и записали в паспорт. А в других документах, таких, как разные дипломы, я записан по-русски грамотно – Лазаревичем.
Из родильного дома нас с мамой отец привёз в квартиру Деда и Бабы в Доме на Набережной, где мы жили практически до конца лета, выезжая на выходные, когда мог Дед, в Морозовку, загородную казённую квартиру в Льялове по Ленинградскому шоссе. В доме Деда и Бабы меня положили на огромную тахту, которая была укрыта спускавшимся по стене от потолка ковром персидской династии Каджаров, привезённым из Тегерана. Он стал первым, осваиваемым мною жизненным пространством. А в квартиру моих родителей на Гоголевском бульваре, дом 29 кв.44, мы переехали, когда кто-то из друзей отца предупредил его о готовящемся аресте Деда.
Бориса Захаровича Шумяцкого и его жену Лию Исаевну – родителей моей мамы – арестовали 17 января 1938 года, а восемь месяцев спустя был арестован мой отец – Лазарь Матвеевич Шапиро. Маме, не завершив учёбу, пришлось идти работать в институт «ГИРЕДМЕТ» и продолжать учиться без отрыва от производства, как это тогда называлось. Сразу же началась сейчас не представимая жизнь без прав, без достаточных средств существования и необходимостью носить передачи по тюрьмам, при этом продолжая работать, чтобы содержать меня грудного и сестру-школьницу.
Оставшейся без защиты во враждебном социуме, совершенно измученной свалившимися на неё трудностями, маме не удалось спастись от сослуживца-насильника. Защиты ей было искать негде. В феврале 1940 года у неё от него родился сын – Андрей.
Диплом мама получила в 1939 году, и теперь он хранится у меня. Её утвердили на ставке инженера Обогатительной лаборатории института «ГИРЕДМЕТ», где она проработала до войны. Оттуда её направили работать на Урал техноруком обогатительной фабрики «Гумбейредмет», которая производила вольфрамомолибденовый концентрат, используемый как добавка при производстве высоколегированных сталей (броня и пр.). В середине 1950-х годов я работал с ней на одном заводе. У мамы была репутация очень квалифицированного инженера. Она работала мастером гидрометаллургического отделения. Обогащала серебряный концентрат, и производительность её технологий была, как говорили коллеги, раза в полтора выше, чем у других.
19 октября 1940 года у моей мамы прибавилось иждивенцев. Особое Совещание при НКВД СССР приговорило ее мать к 2 годам 9 месяцам заключения, т.е. на тот срок, который она уже провела в тюрьме. Мягкость приговора объяснялась тем, что моя Баба была смертельно больна. Ее отправили из тюремной больницы помирать дома. Маме позвонили и предложили её забрать. Отец, незадолго до этого также выпущенный из тюрьмы, на руках внёс Бабу на 5-й этаж нашего дома в квартиру 44 дома 29 по Гоголевскому бульвару. Среди бумаг, которые ей выдали при освобождении, была справка. Она стала основанием для получения общегражданского паспорта, в котором была запись «Паспорт выдан на основе комиссационной справки Бутырской тюрьмы». С ним она, уже будучи реабилитированной и восстановленной в КПСС со стажем с 1905 года, умерла 16 ноября 1957 года. Жаль, нам не удалось его сохранить. А до реабилитации она не получала даже копеечной общегражданской пенсии.
В эвакуации мама с тремя иждивенцами (мать и два сына; муж и сестра были на фронте) с раннего утра до позднего вечера проводила на фабрике, дети были в саду и яслях, «хозяйство» вела Л.И. Шумяцкая. Помню такой случай. Вернувшись как-то из детского сада, я в который уже раз передал маме требование воспитательницы остричь меня, уж больно я зарос. У нашей соседки была механическая машинка для стрижки волос, но она потребовала полулитровую банку пшена, чтобы остричь меня. Мама в слезах вернулась от неё, взяла ножницы и плача стала меня стричь наголо. Назавтра я пришёл в сад с пёстрой клокастой головой и, пока не оброс, подвергался насмешкам и издевательствам. Мама очень меня жалела, а я понимал, что и она страдает.
Зимой 1942-43 годов мама попала в беду по милости добрых советских людей, практически за то, что она и её сотрудницы внесли важный вклад в победу Красной Армии в битве на Курской дуге. Тогда появилось предложение снабжать снаряды пушечных орудий танка Т-34 высоколегированными наконечниками (на основе вольфрамомолибденовых добавок), обеспечившими прошивание брони немецких танков «Тигр». Это потребовало резкого, буквально на порядок, увеличения плана производства вольфрамомолибденового концентрата. Что и было выполнено. Но на мамином заводе не хватало тары – мешков для того, чтобы доставить концентрат на Металлургический комбинат в Челябинск по железной дороге. Мать с одной из своих подчинённых поставила на детские санки бочку соды, взяла полулитровую банку, и они потащили её по посёлку в жуткий уральский мороз, предлагая обмен банки соды на мешок. Они набрали необходимое количество тары, загрузили её концентратом и на санках оттащили это на станцию. Задание было выполнено. А через некоторое время появился следователь прокуратуры из Челябинска. Кто-то стукнул, что мама разбазарила казённое имущество – бочку соды. Я помню, как мама ходила чёрная и по вечерам практически безостановочно курила и шепталась с Бабой. Кажется, они думали, что это продолжение того ужасного, что свалилось на семью в 38 году. По посёлку шли допросы. Допрашивали и маму. А потом из Москвы пришла благодарность Верховного за выполнение важнейшего правительственного задания. Следователь уехал. А я помню, как рыдала мама, рассказывая Бабе об этом, потрясая какими-то бумажками. Так она рыдала при нас два раза. Второй раз осенью того же года, когда нам с ней пришел денежный перевод с фронта: перевели деньги по завещанию. Баба её успокаивала, говорила, что это может быть ошибка. Но мама знала, что моего отца больше нет. А вскоре пришла похоронка – сообщение о том, что мой отец – капитан Шапиро Лазарь Матвеевич – погиб.
На фабрике и в посёлке мама была очень уважаемым человеком и до отъезда в Москву, как я, дошкольник, мог судить, всё было тихо. У нас был огород, баба выращивала картошку и зелень. Мы были сыты. Незабываемым для меня потрясением стало событие уже в Москве, когда по недоразумению меня дико избил сосед-подполковник, недавно демобилизованный, а когда я с рёвом пришел домой, мама повела меня к нему, чтобы я, ещё не умытый, весь в крови, извинялся. Мама поступила так для того, чтобы сосед испугался содеянного и не «стукнул». Каким это было потрясением для неё? Сейчас это мне указывает на меру ощущаемого ею тогда бесправия и беззащитности, в которой мы тогда жили.
В Москве мама работала в Министерстве цветной металлургии, куда её вызвали из эвакуации. Приехали мы втроём: мама, Андрей и я, а Баба осталась на Гумбейке. Чтобы уменьшить тогда копеечные расходы на оплату квартиры, мама пустила в нашу квартиру на Гоголевском бульваре свою двоюродную сестру – тётю Иду, и она, получив командировку в МВД, где она тогда работала в столовой, на поездку на Урал за своей тётей, привезла мою Бабу в Москву.
Когда в Москве к концу 1940-х годов начались гонения на евреев, маму уволили из Министерства по сокращению штатов, и некоторое время она была безработной. Семья жила на мою пенсию за погибшего на фронте отца и небольшую, чуть больше моей пенсии, зарплату вернувшейся с войны сестры мамы Кати – корректора в газете «Известия». Куда и кому только мама не писала, куда только не ходила. На работу её не брали. Теперь я понимаю, что на ней висела та же 58-я статья УК РСФСР, с которой я прожил до декабря 2004 года. И нужно было какое то высокое вмешательство. Отчаявшись, мама написала письмо Самому. Видимо, оттуда в Министерство цветной металлургии пришло распоряжение, и маму определили работать мастером Гидрометаллургического цеха Московского завода вторичных драгоценных металлов (ВДМ). Эту аббревиатуру у нас дома расшифровывали: «весьма доходное место». Мамина зарплата едва превышала 1000 рублей. Когда же я в 1954 году поступил на этот же завод после окончания школы учеником револьверщика, мне платили 280 рублей в месяц, а перестав быть учеником, я зарабатывал примерно ту же тысячу или чуть меньше. Как я уже говорил, мама была высококлассным специалистом. Очень скоро гидрометаллургический цех, до того почти провальный, стал передовым. Его работникам – сдельщикам – стали хорошо платить и регулярно давать премию за экономию драгметаллов, как и маме. Работники цеха маму признали и полюбили. А их лидер – бригадир Лида Горбач – уйдя на пенсию, во второй половине 1960-х годов подрабатывала у нас, нянчась с моим сыном.
Уйдя на пенсию и боясь, что печатные работы её отца пропадут, мама начала их собирать, находя в библиотеках и переписывая от руки, а некоторые потом печатала одним пальцем на портативной машинке, раздавая интересующимся. Последние возникали регулярно, то монголы, то киношники, то историки.
Реабилитация в нашей семье продолжалась ровно полвека. Она началась в мае 1954 года, когда Президиум Верховного Совета СССР по представлению завода ВДМ наградил маму медалью «За трудовую доблесть», а закончилась в декабре 2004 года, когда убитому на фронте отцу – Лазарю Матвеевичу Шапиро – и его сыновьям Вадиму и мне прокуратура г. Москвы выдала справки о реабилитации. Это потребовалось для того, чтобы написать имя погибшего на фронте отца на семейном памятнике на Новодевичьем кладбище в Москве. Ведь такой записи нет ни в Любавичах Смоленской области, где отца не стало и где его похоронили фронтовые товарищи, ни в Рудне Смоленской области, куда, как утверждают работники местного военкомата, он был перезахоронен.
Процесс реабилитации фактически ещё не закончен. Семье не вернули незаконно, согласно актам реабилитации, присвоенное государством имущество. А буквально через год после моей реабилитации, одну из незаконно изъятых у моей семьи вещей – коронационный ковёр шахов персидской династии Каджаров, площадью около 12 кв. м., включавший изображения всех правителей Ирана до ХХ века, как свою собственность показывал на выставке один из московских музеев. Я об этом написал статью в журнале «Наше наследие» № 78 за 2006 год. Видимо, эту реабилитацию придётся завершать моим детям, а то и внукам.
Мама умерла 13 апреля 1985 года и похоронена на Новодевичьем кладбище в Москве рядом со своей матерью – Лией Исаевной Шумяцкой (1889-1957). Моя бабушка похоронена там по решению ЦК правящей в СССР партии, с условием, что памятник будет использован как символическая могила (кенотаф) её мужа, Бориса Захаровича Шумяцкого (1986-1938), с указанием фальшивой даты его смерти (1943 г., чтобы скрыть фактическую дату его казни на Лубянке). Этот памятник стал и кенотафом моего отца, Шапиро Лазаря Матвеевича (1903-1943) – капитана Красной Армии, запмполита 1079-го полка 312-й стрелковой дивизии, погибшего на фронте. Там, где он был похоронен в братской могиле и перезахоронен в Рудне, как нам сообщили в официальной справке Руднянского военкомата, с 1965 года по 2003 год мы его могилы не нашли. И в 2005 году сделали его символическую могилу, как и Деду, на Новодевичьем кладбище, выбив на памятнике соответствующую надпись рядом с именем его жены – моей мамы.
Борис Шумяцкий, октябрь 2009 г.
Проезд троллейбусами 1, 4, 33, 62 до остановки «Кинотеатр “Ударник”» (станции метро «Кропоткинская», «Октябрьская», «Полянка»).
Рекомендуем в будние дни ехать до станции «Кропоткинская», выход к Храму, далее 2 остановки троллейбусами 1 или 33
либо пешком через пешеходный мост через Москву-реку.
По Берсеневской набережной пройти Театр эстрады, войти во двор через арку и слева, пройдя подъезд № 1, найти наше крылечко.
вход справа от первого подъезда.
Почтовый адрес: Москва 119072, ул. Серафимовича,
Государственный краеведческий музей "Дом на Набережной",
телефон /факс: 8 (495) 959-49-36.
Дизайн: Зоркин Василий.
museumdom@yandex.ru